Жизнь как есть

Есть множество своеобразных черт и черточек, отличающих настоящего
коренного пустынца от заезжих дачников.

Деревенька «поднялась» на лесных «промыслах». До сих пор во многих
хозяйствах висят по чердакам и амбарам белые космы липового
лыка. Липы в здешних лесах полным полно, однако не всякую
липу возможно ободрать «как липку». Местные старожилы хорошо
помнят то время, когда липовая «веревочка» и мочало бойко шли
в товарообмен, но сам по себе труд добытчика, изнуряющий,
выматывающий, требующий большой физической силы и
выносливости, они вспоминают неохотно. «Жарынь, оводы, комары, нож да
топор»,– вот перечень того, что было всегда рядом с
«лыкодралами». С тех пор, по видимому, пустынцы знают окрестные леса
как свою ладонь.

Дачники осваивают своими грибными и ягодными походами только ближний
радиус; глухомань остается для них загадкой. В лесах
здешних мало дорог, и потому машина дачнику не помощник. Кроме
того, масса ручьев, речек, проток, заливов озер, торфяных
болотин и обширных сфагновых болот, а также обилие карстовых
провалов делают практически невозможными дальние путешествия с
помощью каких бы то ни было колес. Чтобы проникнуть в глубины
лесов, необходимо обладать прежде всего сильными мышцами
ног.

Так что дачникам знакомы лишь «окрестности». Однако местный знаток
может рассказать и даже показать вам, если вы не робкого
десятка, такие удивительные места, что по сравнению с ними
скромно потупятся даже знаменитые национальные парки Канады и
Австралии. С другой стороны, настоящий «знаток» не слишком
словоохотлив на подобные открытия. Он предпочитает хранить тайны
своих лесов и отнюдь не расположен водить туда праздных
людей.

А ему действительно есть что хранить! Я сам видывал необыкновенной
красоты и урожайности земляничные поляны. Я натыкался
случайно на такие грибные места, что нельзя было сделать буквально
и шагу, чтобы не раздавить крепкий ядреный боровик. А какие
орешники за Дальним озером! А какая малина на старой вырубке
за Сережей! А сколько черники в карстах Крестовского леса!

Другим источником поддержания жизни издревле служат для деревни
озера. В любом подворье можно обнаружить свидетельства рыбного
промысла, коим занимались и занимаются, скорее всего, до сих
пор поколения хозяев. Это шесты и весла для лодок, сами
долбленки (где полуразрушенные временем, где новенькие,
готовящиеся выйти «на воду»), нехитрые сетешки, сачки-»черпаки»,
удилища из орешника и прочая мелочь.

Может быть, именно из-за того, что вся их жизнь связана с дикой
природой, пустынцы отличаются редкой наблюдательностью и памятью
на мелочи и детали.

Как запоминают они их в лесах и на озерах, так и в «пришлых» людях
умеют они разглядеть то, что видно не сразу, но что может
сказать о человеке многое, а может быть, и главное.

...

Случаются забавные истории, в основе которых лежат также некие
психические особенности местного населения. Между соседними (и
единственными в округе, надо сказать) деревнями – Пустынью и
Наумовкой – издревле существует мощный лесной массив, куда
традиционно совершают паломничества грибники той и другой
деревень. Интересно то, что пустынцы имеют твердое убеждение,
что «лучший и основной» гриб водится на опушках у Наумовки, и
каждый год, навесив себе на спины лыковые короба или
перепоясав себя ремнями боковых корзин, вооружившись «плакончиками»
подсолнечного масла от гнуса, они «с упорством маниаков»
ломятся «за грибом» именно туда. Навстречу им попадаются
грибники наумовские, хитро посмеивающиеся в бороденки (если это
мужички), или пряча загадочные ухмылки в платочки (если это
бабенки). Уж этим-то доподлинно известно, что «самый гриб»,
конечно же, имеет место быть на пустынских опушках!

После вылазок сборщики нередко опять встречаются случайно где-то
посередине лесного массива и, сторонясь друг друга и стараясь
не заглядывать в чужие корзины и короба, в глубине души вновь
начинают дивиться глупости и неразумности соседей.

Я решил интереса ради исследовать этот вопрос более глубоко и вскоре
выяснил, что результаты походов что с той, наумовской,
стороны, что с этой, пустынской, абсолютно равны и как бы не
зависят от количества преодоленных километров. Тем не менее,
ушлый и сметливый народ придерживается твердого мнения, что
«чем дальше от дому утянуться, тем обильнее будет улов!»
Вполне возможно, что где-то в недрах подсознания многие грибники
чуют неладное, но в силу «упорства натуры» (о которой нам
много говаривал дед Максим) боятся признаться в этом. Поэтому
чисто инстинктивно и как бы даже уже традиционно уважающий
себя сборщик грибов и знаток грибных мест обязательно
прикрывает свои находки в корзине наломанными еловыми лапками или
свежесорванным папоротником-орляком. Это никакой не стыд (как
мне казалось поначалу), а нечто вроде освященного годами
ритуала. Вот дачники – тем наплевать! А уж если белых корзину
нарезали, так тем более следует пройтись по всей деревне,
заглядывая словно бы невзначай на людные места, чтобы все
видели, что дачник, он тоже не лыком шит, и по грибной части
может соплю утереть любому аборигену.

Интересно в связи с этим также и то, что после тщательных маскировок
папоротниками и елками результатов похода буквально через
час после возвращения грибника из похода по крайней мере
полдеревни знает, что за добычу, откуда и сколько добытчик
принес! Похоже, вся эта маскировка призвана добавлять некоей
пикантности, таинственности, вносить некую интригу в пресное
деревенское бытие. Кочуя от избы к избе, от бабули к бабуле,
слух о добыче постепенно перерастает все мыслимые пределы, и
вскоре под тихие перешептывания о «великой грибной напасти»
кучки народа, еще не побывавшие волею судьбы в лесах,
устремляются весьма споро к синеющим на горизонте далям.

Аналогичные случаи происходят с любым добываемым в природе ресурсом,
будь то рыба, ягоды или орехи.

...

Никто не станет, я думаю, спорить, что там, где есть
наблюдательность и памятливость, там есть и любопытство. Может быть, эти
качества следует переставить местами по причинно-следственным
соображениям, наоборот, но не это здесь важно! Важно, что
пустынцы все страсть как любопытны! Любопытство это
обеспечивается, кроме, может быть, каких-то врожденно-генетических
оснований, наличием в деревне дачников. Жизнь дачников
постоянно подкидывает сухие поленья в костер местного любопытства,
отчего тот горит всегда ярко, а иногда даже с треском и
искрами.

Можно достаточно долго пребывать в деревне и не общаться с местным
населением, если Вы поставите себе такую установку. Вы
бродите по своему саду, копаетесь в огороде, играете с любимой
собачкой или котиком, пьете чай в беседке под хмелем (это я о
беседке, да – хоть бы и Вы, никто не упрекнет!) и выходите за
калитку лишь затем, чтобы купить хлеба да масла у
деревенской продавщицы тети Раи. Вы абсолютно спокойны за
конфиденциальность вашего частного жития. Вам нет дела до внешнего
мира, даже до того, который существует сразу же за вашим
забором. И Вы твердо убеждены, что про Вас все, слава богу, хотя бы
на время отпуска забыли. Однако, смею Вас заверить, Вы
жестоко ошибаетесь.

Про Вашу затворническую жизнь соседи весьма осведомлены. То, что
кажется Вам невидимым со стороны, оказывается вдруг хорошо
известным. Предположим, вечерком Вы наслаждаетесь тишиной и
первыми нарождающимися звездами на своем крыльце, на Вас легкие
одежды (Вам некого стесняться!), в частности, новый,
привезенный из города и еще ни разу не надеванный шелковый японский
халат. Вы сибаритствуете. Вы изображаете сами для себя
загадочного, немного усталого от мирской суеты и славы
отшельника. Вы даже пробуете (просто шутки ради!) закурить подаренную
еще прошлым летом американскими друзьями толстую и вонючую
«гаванскую» сигару. Итак, Вы сидите в томной позе на
перильцах своего крыльца в роскошном японском халате и раскуриваете
(какая все-таки это дрянь!) подарочно-сувенирную сигару. Вы
уверены, что Вас, конечно же, никто не видит.

Черта с два! Как бы ни так! За скромными занавесочками и цветочками
домашней герани из своего окна за Вами давно уже следят
любопытные глазки. Ваша соседка, бабушка Фая давно заприметила
что-то яркое на Вашем крыльце (это японский халат, вечно они
каких-то нелепых пятен из цветущей сакуры насажают на
ткань!) и теперь неотрывно ведет наблюдения. Утром Вы затолкаете
этот дурацкий халат куда-нибудь подальше, а про сигару просто
забудете, как про кошмарный сон. Однако будьте стойки и не
выказывайте паники, когда назавтра в полдень, словно
случайно остановившись около Вашей калитки, баба Фая
пытливо-приветливо, как бы невзначай спросит о том, где Вы купили такую
красоту (это о японском халате!) или что это у Вас за папиросы
такие странные, а ведь раньше вроде бы не курили вообще, уж
не случилось ли чего плохого, может кто заболел, а у бабы
Фаи есть прополисная мазь (это все о сигаре!).

...

Телевизоры в Пустыни «показывают» весьма скверно. Сказывается
удаленность от цивилизации. Но и здесь в борьбе с
информационно-эмоциональным голодом местное население проявляет недюжинную
сметливость. В домишке у бабы Мани есть угол, из которого
одно окно глядит на улочку и на соседей, а другое – на лесные
дали и пойму Сережи. Короче, из первого окна видно больше
деревенской жизни, а из другого – природной, естественной. Это
– на мой взгляд. Баба Маня же рассматривает эти свои два
окна как два независимых канала местного телевидения. В левое
окно она глядит сугубо соседские, интимные новости. Уютно
устроившись у оконца, припася себе чаю с вареньем и сухарей,
баба Маня пребывает в ожидании событий. Терпению ее можно
позавидовать, но, с другой стороны, где на настоящем телевиденье
вы посмотрите сериал, длящийся, пожалуй, несколько лет?!
Там можно, например, увидеть новый взрыв неприязненных
отношений между Борькой, местным браконьером и Пал Иванычем, летним
дачником, который не переваривает «хапужьей» душонки
Борьки. Или, возьмем для примеру Аделину – жену Пал Иваныча. Фрукт
еще тот! Вечно в новых нарядах форсит, даже, подумайте-ка,
на даче! Она все с дочуркой, уже, кстати, взросленькой,
собачится, когда та по выходным наезжает к ним из города. Потом,
правда, мирятся, и веселье вспыхивает на всю улицу. Тут
даже Борька может смело заходить, не прогонят! Он, кстати, на
гармохе хорошо наяривает! Еще там есть мелкие Даша и Саша. Ну
за этими можно вообще наблюдать без перерыва на сон и обед.
Жаль только, что они сами, подравшись, поорав, оттаскав
кошку за хвост, испачкавшись в овражной глине, погонявшись с
хворостиной за гусями, надолго исчезают с экрана, утомленные
всей этой кутерьмой.

Это все бабы Манины соседи, и баба Маня смотрит эту «Санта-Барбару»
уже лет восемь, как стал наезжать сюда в отпуска со своим
веселым и буйным семейством Пал Иваныч.

Насмотревшись досыта первого канала, баба Маня перемещается вместе
со стулом и остатками чая ко второму. Тут программы все
другие, в основном культурно-просветительские. Могут показать
грозу в полнеба. Могут – флотилию туристических байдарок на
Сереже. Весь май, например, показывали частную жизнь скворцов в
старом скворечнике около дома. Летом каждый день утром и
вечером повторяют передачу «Прогон стада коров вдоль деревни».
Очень познавательная передача, так как коров встречают на
нашем холме хозяева, а на них, на всех-то посмотреть – так
одно чистое удовольствие! Опять же хорошие, мирные люди
работают на своих картофельных наделах в пойме реки. Вон
наумовский автобус пошел по новому мосту. Значит, время к пяти часам
клонится. Можно «кукушку с гирями» свою проверить. Вон
самолетик летит из-за озер, высоко-высоко, белый коврик-половичок
за собой оставляет-стелет. Зрение-то у бабки Мани отличное,
вот со слухом – беда! Короче, второй канал тоже интересный.
Тут всегда показы душевные, успокоительные.

Еще бабе Мане нравится, что телевидение у нее интерактивное. Что она
сама может вмешиваться (правда, далеко не всегда удачно) в
работу и программы каналов. Особенно это удается с первым.
Второй более неприступен. Там уж чего покажут, тем и будь
доволен. А вот в первом-то еще неизвестно, чем закончится
погоня мелких Даши и Саши за бабы Маниной полуторагодовалой
любимицей-козочкой! Это еще надо посмотреть! Хоть и резвы до
чрезвычайности мелкие Даша и Саша, но и у бабы Мани есть еще
пороху в пороховницах, и при случае она комедию быстро сможет
перелицевать в боевик, а, может быть, даже и триллер! Благо
крапивы около избы всегда полным-полно под рукой!

Летом затевается по второму каналу еще одна интереснейшая передача.
Называется «сенокос». С раннего утра до поздней ночи мечется
деревня туда-сюда, а баба Маня на всю эту суету
философически взирает со своего холма. Волноваться ей нечего – коровку
она не держит. А козочки, «зайки», любимицы, так те сами
чего-нибудь отыщут – и прокормятся!

Еще на втором канале в левом нижнем углу экрана бабе Мане видны мы.
Я сам это видел, когда заходил к бабке в гости. Как на
ладони. Только чуть старая яблоня заслоняет. А так – как на
ладони. И настолько, видимо, в этом экранном уголке постоянно
засвечивается фигурка трудящейся на огороде Лары (все дела да
заботы!), что, когда вдруг Лара уехала в райцентр за
покупками и отсутствовала до позднего вечера, бабка Маня
всполошилась: чего-то привычного не хватало на экране! Прямо на
следующее утро прикатилась колобком с горы и долго причитала,
подпирая себя клюкой, что де не случилось ли какой, не дай бог,
хворобы у хозяйки, дескать, что-то не маячит задней частью
над грядками!

«Да что ты, баб Мань, все у нас хорошо! Спасибо!»

«Ась?»

«За покупками, говорю, ездила! Все у нас хорошо!»

«Ась?»

«Проходи в дом, посиди у нас!»

«Ну-ну, вот и Нюра, покойница, любила над капусткой-то порадеть!»

...

Вообще от бабы Маниной избенки открывается, пожалуй, самый
величественный из всех пустынских видов на пойму Сережи, озера и
леса. Осенью, когда исчезает знойное марево или летние дымки над
перелесками, и воздух становится особенно прозрачным и
невесомым, взору открываются совершенно непостижимые дали.
Иногда можно даже разглядеть в виде черных маковых зернышек
пасущихся на последних травах наумовских лошадок.

Я замечал, что многие, совершенно не склонные к сантиментам,
пустынцы любят остановиться около дома бабки Мани и подолгу стоять
застывшими истуканами, глядя вдаль. «Господи, хорошо-то как
у нас!,» – как-то искренне и глубоко прочувствованно
выдохнула однажды при мне тетя Фиса, вскарабкавшись на нашу «гору».
«Дай бог еще на пенсии пожить!»

По инициативе Лары мы вкопали две столбушки и притяпали к ним
гвоздями доску. Получилась скамейка. Сделали ее мы рядом с тропой,
идущей вдоль нашего заборчика. По этой тропке деревенские
бабы поднимаются в летние полдни, идя устало «со стада», где
они совершают дневную дойку. Мы полагали, что заслуженно
услышим слова благодарности. Однако в первый же полдень, когда
трудовой народ увидел скамейку, в наш адрес посыпались
легкие упреки и мягкая «непрямая» критика. «Ай, как-бы вот
повыше-ти ее поставить!», – напевно причитали бабы, присаживаясь
на доску и бережно помещая рядом подойники с молоком,
завязанные несколькими слоями марли. Бабы утирали красные лица
платочками и угощали нас парным молоком. «Ай, молодцы-ти какие!
Чтоб бы чуточку повыше-ти поставить ее!» Я даже опешил от
такого поворота дел. «Так зачем же, тетеньки, выше вам
скамейку-то нужно?», – деликатно расспрашивали с Ларой мы. «Ай,
милые, так ведь оттуда-ти самый вид, все красоты-ти наши
видны!,» – ласково пели «тетеньки», взмахивая руками в сторону
вершины холма. «Ай, хорошо-ти то как бы было! Сидим, отдыхаем,
да на наши-ти красоты любуемся!»

Словом, этим же вечером, кляня избалованных любителей красоты, я
перекапывал ямы, вытаскивал, перетаскивал «на гору» и вновь
загонял в землю уже там столбушки, ожесточенно бил по гвоздям.
Но когда, уставший и взмыленный, я присел на готовую
скамейку и глянул вдаль, признаться честно, у меня самого
перехватило дыхание: вся лесная-озерная сторона была освещена розовым
светом заходящего солнца, от перелесков ложились на луга и
поля длинные темно-синие тени, от наумовских ельников
наползали первые ночные туманы, а в вечереющем небе,
далеко-далеко, над третьей излучиной Сережи, на фоне киноварных облаков
проплывали горделиво три цапли.

Из «второго канала» выставилось сухонькое личико бабы Мани и
параллельно с моими приветствиями, оглядывая пристально скамейку,
бодро прошамкало: «Ну-ну, вот и Нюра, покойница, любила этта
посидеть! Тут завсегда лавочка у нас имелась!»

...

Другая страсть, тесно связанная с предыдущей, это страсть к общению.
Она вспыхивает в глубинах души пустынца с особой силой
тогда, когда потенциальным собеседником является «ровня» или
знакомый. С незнакомцами общаться сразу и подолгу пустынцы
стесняются.

Самой любимой, эволюционно сформировавшейся и закрепившейся за
долгие годы существования деревни формой, в которую облекается
обмен информацией, служит так называемый Ларой «утренний
клуб». Это исключительно весенне-летняя форма. Зимой «клуб»
распадается на спонтанно образующиеся мелкие формы «вечернего»
общения соседей (сумерничанья).

Суть «утреннего летнего» клуба такова. Часов в пять или шесть утра,
в зависимости от погоды и весенне-летнего солнцестояния,
местные жители выгоняют своих коровок на пастбище. Выгон этот
происходит следующим образом. Сначала каждый гонит скотинку
по деревне сам по себе, но только до нашего холма, последнего
в цепи холмов, на которых стоит деревня. Дальше начинаются
вольготные луга и пойма Сережи. Туда коровок, уже сбитых в
стадо, гонит организованно и профессионально дед Максим. Так
вот, неизбежная встреча аборигенов на нашем холме, когда они
поджидают друг друга, а также деда Максима, для того, чтобы
проводить своих любимиц на весь день «в луга», и
превратилась в своеобразную утреннюю не то перекличку, не то
политинформацию, не то интерактивный обзор новостей.

Заводилой и глашатаем всегда выступает дед Григорий, или как его все
окрестные бабушки уважительно величают, Григорий Василич,
«герой ополчения, НЭПа и тыловых структур». Громкое боевое и
трудовое прошлое явственно звучит по утрам из уст этого
бессменного лидера клуба. Во-первых, у деда Григория всегда
находится повод громогласно повозмущаться. Главной мишенью
острой и непримиримой критики деда являются дачники. Дачников он
откровенно недолюбливает. Даже с нами, миролюбивым и тихим
(как, по крайней мере, нам кажется) семейством, дед стал
здороваться только на третий сезон, первые два – приглядывался –
«что за люди». Во-вторых, поскольку ранним утром коровок
выгоняют ветхие бабушки и непроснувшиеся и потому еще смутно
понимающие, что происходит вокруг мужички, дед Григорий
основательно и твердо дает разъяснения всем явлениям и событиям,
произошедшим и случившимся в ближайшие дни, причем как в
деревне, так и на планете. «Проглядели Кубу-то!, – грозно
вещает дед Григорий, – вот и Монголию скоро проглядим!» Бабки
испуганно озираются по сторонам, словно выискивая на соседних
холмах утерянную Кубу, а коровки задумчиво стоят рядом и
также внимают речам деда, изредка меланхолически срывая
стебельки одуванчиков.

Поскольку ритм жизни у местного населения и дачников очень резко
различается (аборигены более «жаворонки», а дачники, чаще
всего, ярко выраженные «совы»), крик и гвалт клуба, неумолимо
наступающий каждое утро на нашем холме, мешает наслаждаться
сладким сном всем окрестным «горожанам». В первый сезон нашего
дачного пребывания в деревне я, например, вскакивал, словно
ошпаренный кипятком, как только под окнами с холма куда-то в
утренние луга и туманы неслась очередная грозная тирада
деда Григория. Пока клубный народ прослушивал сообщения и
доводы лидера, пока собирались в стадо все коровенки, пока шло «с
благословлениями» провожание деда Максима и стада «на
луга», все это время мы не могли снова уснуть и становились,
таким образом, невольными членами клуба. Сначала лично меня это
раздражало. Мне хотелось доглядеть, например, чудесный сон,
в котором я вываживал попавшегося на блесну громадного окуня
в Черном заливе. Или еще что-то не менее приятное. Затем,
по истечении некоторого времени, я понял, что участие в клубе
дает мне, по крайней мере, три жизненно значимых момента.

Во-первых, мы оказывались в курсе основных событий, случившихся в
деревне. Даже если события эти никаким образом нас не касались
и не могли коснуться, мы познавали окружающих нас местных
жителей – как говорится, «кто чем живет и кто с какими
проблемами борется». А это, согласитесь, в небольшом сообществе
людей всегда полезно! Это была своего рода наша
психологическая подготовка, которая, кстати, очень помогла нам органично
вписаться в достаточно сложную деревенскую ткань бытия. Да, и
еще – поскольку мы принципиально не заводили на время
нашего отпуска никаких телевизоров и радиоприемников, то «минимум
миниморум» информации, отцеженный и интерпретированный
дедом Григорием как в местном, так и в планетарном масштабе,
вполне давал нам уверенности в том, что мы не отстанем
безнадежно от прогрессивного человечества и не «прохлопаем»
какой-нибудь важной государственной акции (например, обмена или
отмены денег, что уже раз бывало на моем веку).

Во-вторых, утренние побудки из-за деятельности клуба, как это ни
странно, резко сплотили и продолжали оперативно и эффективно
сплачивать нашу семью. Дело в том, что в процессе интенсивного
дачного отдыха мы часто теряли друг друга из виду. Дмитрий
уплывал, например, с очаровательными дачными барышнями
куда-нибудь прокатиться на лодочке, я усвистывал за грибами, а
Лара безвылазно экспериментировала в огороде. Короче, за день
мы практически не видели друг друга, а вечером, наскоро
попив чаю и с трудом борясь с одолевающей зевотой, пластом
падали спать. Зато утром, бодро вскакивая при очередном
«возглашении» деда Григория, мы вынуждены были общаться и постепенно
настолько привыкли к этому, что такая утренняя семейная
летучка сделалась у нас традиционно-необходимой. Лара
отправлялась варить кофе, на ходу рассказывая о результатах воспитания
и приручения муравьев, Дмитрий мычал что-то про речные
красоты, а я докладывал о видах на грибные урожаи.

И, наконец, в третьих, что особенно важно, мы познали истинное
очарование пустынских утренних часов. Распахивая окна и отворяя
двери, мы видели вокруг молочные туманы, встающее из-за лесов
солнце, первых пчел, летящих, кстати, с пасеки деда
Григория, мы внимали песням первых ласточек, причем, песням самым
свежим и прелестным, гулкому хмыканью коров, крикам
коростелей и басовитому гуду шмеля, залетающего на терраску, мы
ощущали запахи озер, листьев ольх и вязов, еще покрытых росой и
так далее, и так далее; словом, мы погружались в тот мир,
который очень быстро сменялся дневным, другим, и который мы
могли бы проспать, так и не узнав, если бы не деревенский
«слет» на нашем холме.

...

Еще все пустынцы – солнцепоклонники. В силу твердого убеждения, что
«кто рано встает, тому бог подает», они приступают к
активной жизнедеятельности с того момента, когда солнце еще только
готовится выглянуть из-за восточных холмов. А вот дачников
скорее можно, в основной их массе, отнести к почитателям
луны. Понятно, что пляжи и озера в жаркие полдни неизбежно
влекут их к себе, но гулять при луне в полночь «просто так» могут
и любят только дачники. Они шарахаются по дорожкам и
тропинкам за околицей, разглядывают созвездия, прогуливаются «до
моста» с тем, чтобы проведать ночную Сережу и увидеть в ней
отражения луны... В это время деревня уже крепко спит,
утомленная солнцем за день.

Местные жители постоянно обращают свои взоры к небу. В городе мы
редко вообще видим, что происходит у нас над головами. Зато для
рыбака, лесовика, косаря, пахаря, жнеца, бортника,
плотника, огородника и т.д. взглянуть на небо является не просто
праздным любопытством, но суровой необходимостью. Здесь, в
деревне мы гораздо ярче и весомее, «первобытнее», что ли,
зависим от прихотей погоды. Потому-то деревенский житель с такой
жадностью вслушивается в нашептывания радиопрогнозов, а
затем, не доверяя и проверяя, выползает на крыльцо и тревожно
всматривается в стороны горизонта. У горожанина все эти
погодные страсти выражены на уровне атавизмов, доставшихся в
наследство, опять же, от древних землепашцев и скотоводов.

...

Часть деревни, где живем мы, и где располагается «клубный» холм,
называется по-местному Крутой Дол. Чем, собственно, хуже
деревенские обитатели горожан? Разве они лишены права придумывать
у своей деревни микрорайоны и называть их гордыми именами?
Так вот, наш Крутой Дол территориально отделен от остальной
Пустыни знаменитым оврагом. Похоже, именно из-за него он и
получил это поэтичное название. Мы с Ларой гордимся «нашим»
оврагом, так как он делает нашу жизнь похожей на островную,
отсекая от нас всех соседей и внося этим специфический колорит
в наше дачное хозяйство. Однако соседи наши недолюбливают
овраг. «Из-за него, окаянного, мы орать-от так научились,» –
сетует баба Катя. И действительно, голосить так, как это
умеют делать крутодольцы, не умеет никто иной в Пустыни.

Все дело в том, что если на Вас накатит желание перекинуться парой
фраз с соседями, или этого потребует острая необходимость,
Вам придется изрядно напрячь свои голосовые связки. Прихотливо
извивающийся овраг делает, с одной стороны, прекрасной
визуализацию адресата (то есть того, до кого Вы собрались
докричаться – вон он, Саня, «экспонируется» на своем склоне!), а,
с другой стороны, искажает пространство и расстояние, да и
акустику вместе с ними, так, что Вам приходится не только
кричать что было сил, так еще и дожидаться каждый раз, когда
смолкнет эхо, иначе ответа не расслышать. Идти же к соседям и
разговаривать разговоры обычным «нормальным» способом
невыгодно также из-за оврага. Он настолько вычурно петляет между
домов, что пока доберешься по буеракам и склонам его до
соседа, и говорить-то что-либо расхочется!

Из всех крутодольцев, пожалуй, только древняя баба Маня не может уже
«голосить», да ей это, впрочем, и ни к чему – все равно
ничего не слышит. Зато все остальные вполне могли бы составить
конкуренцию лучшим голосам планеты. Мы вынуждены были
научиться этаким тирольским руладам уже ко второму сезону. А
Нинка, переехавшая в позапрошлом году с Крутого Дола в равнинную,
плоскую часть деревни, рассказывала нам, как напугала в
первые знакомства тамошних новых соседей, привычно заголосив
поутру через забор приветствия и прочие разные реплики. «Что
ты, Нина, – укоряли деликатно они ее, – у нас здесь так не
орут! Это не Крутой Дол!»

Сайт Виртуальной Пустыни с текстами Сергея Шустова.